пятница, 30 июня 2017 г.

Немеркнущий мотылёк


      Онемевшего ветра наклонный перевал Хурэгтын-Дабан со всех сторон теснили бесконечные горные изломы Окинского хребта, а небесные олени по узким пропилам в скалах кротко и безмолвно скользили. На ледяных вершинах и снежных склонах звёздные оленята пили туманное молоко разлитое Важенкой Небо. Богатства, счастья жаждала блуждающая душа, но луч надежды угас в студёной росе, а духи дня и ночи уснули в мёрзлых гнёздах на гребнях гор. Завистливой мечтой окутала беспросветная хмарь и искажающая звуки эхо глухая тишина. Захлебнулись оленята в путанице мутного молока рваных туч. Терялись души зверей, птиц и людей, позабыв, на что похожи рассветы. В мир пугающего забвения глотающего свет они не наведывались. Кочующий от края до края тайги человек не мог во мгле истолковать направление незримых троп по пятнам на лике Луны, по мерцанию света Полярной звезды и точкам рассвета и заката Солнца. Непроницаемо плотный туман, накрывший хорошо знакомый перевал, делал его неузнаваемым, расплывчатым, таинственным и наполнял заблудившуюся душу неуверенностью. От касания зыбкого, как сон сумрака, сердце стучало - просило звёздных оленят с белых стен высоких гор до дна испить разлитое молоко вязкого тумана.

      Белый покров тумана лживо гулким эхом ворчал, бродил и на скалы натыкался. Осторожный человек, плавно набирая высоту по снежным мостам притоков Холбы, заблудился, остановился и ждал в мучительных страданиях. Он надеялся на чудо, не торопясь, отыскивая твердую почву, преодолевал спуски и подъёмы, селевые потоки и лавины, горные реки и водопады, топи и скалы, травянистые и снежные склоны, подвижные осыпи и ледовые разломы. Вдумчиво выбирал безопасную нить оборванного пути, смотрел под ноги, остерегался падения камней и постоянно был бдительным. Частотой сердечных стуков помогал детёнышам животных и птиц, добрыми делами в своей душе растапливал лёд. Проходя через испытания, во мгле кружил, терял видимость, ощущал затруднённость, сверял стороны, не жаловался в буреломах, а принимал всё в расчет, когда выбирал направление. В плотном тумане над пропастью осторожно искал выгиб согнутой тропы, а его сердце волновал житейский смысл помогающий познать себя и найти разорванную на части душу. Кто он и зачем живёт без души? Куда идёт сквозь завесу серости по болотистой вязи или по краю бездны, а вернёт в сердце потерянный свет, тепло и надежду? Возможно, сквозь непролазные заросли круто поднимающейся вверх сутулой тропы, он искал ломаную судьбу, но у обрыва остановился. У обочины коварного перевала выводящего на перегиб ледника раздул пламя от уголька, завёрнутого в бересту. В безразмерной пелене мрака душу огонька поил молоком тумана.

      На мрачной стороне тумана, переходящего маревом из слякоти в ненастье, дремал смоченный постным молоком мотылёк с неповторимым рисунком новорождённой луны на матовых крылышках. Мотылька по имени - Искра одолевала тоска, а он словно небывалое откровение молнии увидел робкий проблеск пламени костра в однообразие тумана. От удивления мотылёк пошевелить крылом боялся, чтоб не задуть уголёк. Снедаемый любопытством крошечный мотылёк влетел к тёплому пламени огня. Он упал в золу и не сжёг крылья, а по кончикам пальцев человека скользнул остывшим пеплом. Крылатый цветок искусно покрыл лунный рисунок лучистым отблеском красок тлеющего уголька. Озарение мечты пробило клочья тумана и на мгновение осветило тропинку. Туман понял, что пламя костра засветило искру в сердце мотылька-светлячка.

      В нещадном сумраке найдя самый светлый в мире мираж, привыкший искать, а не находить человек побрёл неровным шагом за порхающим мотыльком-огонёчком растворяясь в глубине тумана. Тропа затаилась и темнела. Становилась освещенной, ухабистой и ровной, гладкой и разбитой, расползалась на унылые тропки или вытягивалась бесконечно длинной. Капризный туман умел угадывать настроение заплутавшей души и делал мир таким, каким были мысли и устремления идущего по тропинке. Человек старался доверять не глазам, а внутреннему ощущению полёта мотылька ведомого счастьем. Шёл вперед, возвращая чувство опоры. Не видел трудный и жестокий путь, но чувствовал под ногами. Порхающий мотылёк вышел человека на развилку безвозвратных троп. Преодолевая страхи и сомнения перед неизвестностью, заплутавшая душа брела по тропе жизни, а желая счастье мотыльку - по тропе радости. Загадочная и понятная, непредсказуемая и ожидаемая тропинка то появлялась, то исчезала, а истерзанная душа давилась в тумане. Мотылёк кружил, возвращался и улетал, вкладывая искру в заблудшую душу, а человек понял, что искорки зари не сжигая очищают. Себя увидел по-другому и потерянную тропинку.

      Лавируя между трещинами ледяного вала, мотылёк пытался захватить остатки теплой мечты за снежным надувом, но время просвета костерка истекло с натянутых скальных стен. Оглянувшись, светлая щель сомкнулась над горами и надежды растаяли. В разорванном ледопаде стало темно, холодный блеск искрящегося тумана проснулся над бурлящей шугой и отблеск костра спрятался. Ухнул филин, тревожно крикнула кабарга. Вздрогнул мотылёк и полетел искать тропинку, ведущую к потерянному перевалу. Летел, искал и увидел вдали зовущий блеск. В тяжёлом проеме тумана парила озябшая луна похожая на небесную важенку. Взмахнул ослабевшими крыльями мотылёк, а в прожилках тонких засиял лунный свет, оставляя отблеск в душе мотылька-светлячка. Спотыкалась и озиралась блуждающая душа, но растворялась ясность ума в пространстве постного молока смешанного со звёздными ягодами. Ускользала туманная луна, превращая заблудшую душу в порхание мотылька. Грезился отблеск солнечного уголька, а коченеющему мотыльку снилось потухшее светило, упавшее на усыпанную остывшей золой тропинку перевала. В тумане сливаясь с луной, прохлада победила зной. Лунным светом орошенный мотылёк совпал со своим отражением, обрастая узором изморози, неуловимо совместился со своим сновидением.

      Тихо и безмолвно в тумане рождались новые леденеющие луны, а человек искал мотылька и обнаружил меняющий цвет комочек на изморози. В молчание тумана, купался в лунном нектаре, питался лучами звёзд и много перерождений претерпел и жизней прожил. Способный к бесконечным изменениям, зародышем в теле матери, личинкой на ягеле, моховой гусеницей, куколкой сохраняющей рост крыльев, мотылёк сохранил в сердце искру. Вращался смысл поблекших в тумане лун, теплился в сторону счастья, а мотылёк глотал воздух ожидания. Жизненную силу мотыльку давал новый неясный перевал, а грезилась параллельная похожесть того, что происходит с человеческой душой - летящей на дым. Выгоревшая в туманной пустоши душа с жаждой закрыться боялась. Идущая тенью душа уподоблялось невинному мотыльку в тумане, напоминая в повседневной жизни о создателе дня и ночи, холода и тепла, света и тьмы всех живых существ, обитающих по великой воле солнца.

      Дыханием потрескавшихся губ и жаром пальцев человек согревал в застывшем сизом сне мотылька. Раздувал искру в душе, а он вспомнил луну и звёзды, солнце и ветер, пламя костра и сияние глаз. Сердце зябнущего мотылька учащённо забилось, а он загадал желание, чтобы с перевала в небо, крылья выросли и оживили трепет ветра. Взмах крыла мог развеять хмарь с перевала, а искра надежды пробить брешь. Он ожил и увидел печальный взгляд оленят ожидающих небесную важенку на звёздных пастбищах. Млечное вымя прародительницы небесного мира питало розовым туманом звёздных оленят. Звездочки меняли облик, мерцали и падали, оставляя на туманной стороне перевала проблески. Небесная важенка хмурилась, улыбалась и щурилась, ожидая рождение чудесного света Утренней звездочки. Порхающий мотылёк сквозь туманную щель почуял восход солнца-оленя на другой стороне перевала. Почти раскрытыми крыльями поглощал оттенки неба - от сияния розовой зари и золотистой молнии, бирюзовой зарницы и грозовой черноты. В груди тлел уголёк, а на крыльях переплеталось дыхание гор, дерзнувших пиками взлететь к встающему солнцу. Красота мотылька воплотилась в сокровенных мечтах, быть свободными и окрылёнными счастьем. Мотылёк напомнил, что жизнь быстротечна и её не стоит тратить на туманное уныние. Теряясь в мерцание, перевал поверил, что рассеивающая мглу сила ожидания явит ясность, а взмах крыльев мотылька в мир вернёт свет солнца. В узком разломе неба скрипнул кроной кедр и над отправной тропинкой бесконечное марево расступилось. Уходила в прошлое жуть, а замаячил просвет надежды.

      На туманном склоне перевала грустно лежали жемчужные росы в ползучем мраке и стуже. Мотылек видением ободрённый, смотрел на закрытые цветы и застывшие струи шуги. Они не проснулись, а влюблённый в жизнь мотылёк летал обратимыми тропами, но зависел от положения светил над горами. Мотылёк вспорхнул к поджатому скалами и снежурой бурлящему ручью, к блеску утренней росы и ягельные берега проросли побегами жимолости и распустились лепестки кашкары. Искрой света мотылёк наряжал узор оттаявшего ягеля и хвою кедрового стланика. От ревности ветра сонный туман опал и расступился перед падением Утреней звездочки в бездну зари. Мотылёк вернул дух дня, а луч солнца согрел заблудшую душу, не нашедшую уверенность. Созданный из звездопадной пыли тропы, золотистой пыльцы, песка снов и прозрачных крыльев, мотылёк притягивал ясность неба. Взлетел к незыблемым утесам, ловить луч утреннего света. На бледной черте просвета синих гор, появилась кромка солнца. Алый краешек похожий на хребет небесного оленя робко завис, пробиваясь тонким сиянием над измокшим перевалом.

      Сотни маленьких солнечных радуг сумел поймать мотылёк и поверил в добывание удачи. Солнечный свет наполнил перевал светлой надеждой, пройдя сквозь крылья, оставил искру в душе мотылька. Лучистое тепло отодвинуло сгущающуюся мглу с ягеля, коснулось каменистой тундры и стало тепло на гребнях гор. Мотылёк нуждался в солнце для того чтобы жить и горы жаждали, чтобы дух дня ох согрел. Горы подняли мотылька ввысь, а он крыльями раздвинул стены тьмы и летел по солнечному лучу в небесную бездонную синь горизонта. Любуюсь безмерной и грозной высотой, в кругу небесной семьи рассказывал мотылёк желание гор, завлекая горящее солнце взойти над тоской погнутой тропинки. Заметило крылья мотылька облечённые в красочные ярко-огненные лучи и услышало его призыв полыхающее солнце. Веление солнца перевернуло вдруг жизнь, а желание сердца гор было исполнило.

      Из пространства туманного времени солнышко цветы багульника на перевале погладило лучами, а они ожили. Вернулась чистая безмятежная жизнь на исходные тропы и мотылёк окунулся в аромат цветочной пыльцы и нектара. Солнце черпало силы от счастья и вернуло в горы дух дня. Над помолодевшим перевалом сквозь слепящие лучи стоящего в зените светила, мотылёк встретил бабочку со знаком солнечной зари на крыльях. Лунный мотылёк хоботком прикоснулся к золотисто-розовому крылу, вздрогнула бабочка, раскрылась улыбкой и дружелюбно открыла объятия. Мотыльки в озарении суетились на венчиках цветков, купая в нектаре бархатные крылышки. Они осознали, что горы и небо восхваляют их счастье. Мотыльки знали, как важно не спугнуть мечту и красили голову и крылья пыльцой цветов в оттенки солнца. Из мглы мотылёк взлетал к встающей луне, а в затмение, словно эхо в громе, летал к солнцу. Бабочка замерла на мгновение и радостно вспорхнула к пламени пылкого солнца. Мятежная душа любовью сердце обманула. Оказавшись рядом, стала летать вокруг жара, а в безумие пекла истлела и пеплом вернулась. Прогорая, лунный мотылек залетел на теневую сторону, а лучи отражённого света пробежали по зеркалу крыла. Трепетал мотылёк, получив ожог, опалив край крыла и нелепо упал на ягельную поляну. Из огненной чашечки цветка он любовался полётом светила по таинству неба. Луч заходящего солнца всполохом, блеснул на крыле мотылька, багровым заревом коснулся перевала. Залитый пурпуром перевал погас, но не истлела искра в душе мотылька. В прохладе гор, солнцем пропитанный мотылёк поймал в изначальной бездне свет Вечерней звезды, раскинул крылья и задремал. Дневной свет уступил место потёмкам, а небесная семья солнца вернула в горы дух ночи. Лепестки цветов окунулись в туманные сны - захлебнулись порывами времени.

      На стыке дня и ночи топкий туман ослабел, но не упал на изгиб тропинки, не исчез в лунных лучах, молоком сливаясь во мрак ущелья. Небесная важенка покинула пустой перевал, одиноко шатаясь по каньонам и расщелинам в ожидании звёздопада с новорождённой луны. До нежного света Утренней звезды лунный мотылёк, хранящей в сердце искру любви и обманчивый туман на золотистых чашечках кашкары не расставались. Перед дождиком пил мотылёк сладость нектара и немного грустила о прошлом заблудшая душа. Прилетал мотылёк тенью манящей - ожидая бурю пыльцу не сдувал. Светился сильнее перед восходом солнца и исчезал искрой блестящей. Осколок света парил, словно вольный ветер в огне надежд сжигая искры. В закатах изменчивых лун, как наваждение сна в поисках смысла летал сквозь ночь к необозримым звездам. Поддержка немеркнущей искры в душе мотылька превращала человека в восходителя, преодолевающего затерянные перевалы. Точное время рассвета и заката солнца учило знать долготу дня и ночи, понимать сумерки и предвидеть погоду по часам, чувствовать и замечать настроение кочевой тропы, смело идти и не терять душу.

      Русин Сергей Николаевич

      Читать книгу "Ловец Солнца"

      Моя Тофалария

четверг, 29 июня 2017 г.

Ложный восход


      Северные олени были прямые преемники Солнца и его кочевой тенью. Они были обязаны Солнцу своей мудростью и кочевали по хребтам и вершинам гор, помогая светилу в борьбе с разрушительными силами стихий. В последний день зимы они искали в горно-таёжном мире свет, тепло и порядок для стада. Уставшие от стужи брели от потемневших на скалах рисунков солнечных знаков, через снег и камни горных массивов, прорезанных глубокими ущельями, минуя верховья рек Белой и Чёрной Дургомжи к камням Звездоблюстилища. С гребня горы виднелся бирюзовый ледник, в трещину которого много лет назад, с вершин высокого неба молнией упала огненная слезинка Солнца. Вдребезги разбившись, хрусталики-искры в леднике образовался кратер и счастьем ослеплённый лёд подтаял, а сотни осколков драгоценного пришельца опустилась коленями на ровную поверхность скалы. Небесные странники оказались из небесного золота с вкраплением минералов украшенных неземными знаками. Космические скитальцы производили сильные впечатление и напоминали о небесном духе, сошедшем в ось этого не гаснущего места. Ледник передвигал дивные кристаллы в ряды и пробовал склеить из них очертание горизонтальных лучей для наблюдения за планетой, кочующей к сердцу Солнца. Закалённые в аромате алого Солнца олени приобретали совершенно удивительные особенности предчувствовать тревожные перемены сущности.

      Тропинки заплетались, как нити в наледях оттепели похожей на весну и вели оленей к небесным камням. Владея горными вершинами, они старались не пропускать значимые небесные события. Постоянно и внимательно следили за поведением дневного светила, наблюдая его точное местоположение в годовом движении. Взойдя на пик горы, любовались Солнцем вблизи линии горизонта, и из центра каменных лучей ожидали восход. В темноте ночного неба, бесшумно парила закатная луна, окружённая золотой россыпью звёзд. В пунцовой полосе зарницы, лунный круг, желая ярче блестеть - холодом веял. Лунный свет оживлял блеск хрустальных камней и в утренней зоре на них по одной падали с неба серебристые звездочки. Вдохнув глоток неба и закинув на спину рога, олени узнавали загадочные знаки. В центре и вокруг точек солнечных и лунных восходов и заходов, ощущали себя в привычном мире и определяли местоположение по отношению к восточному пастбищу. Крупные камни тропинками линиями показывали угол восходов и заходов середины диска Солнца и показали путь к стойбищу. Мелкие камни линиями - углы восходов и заходов полнолуний, в сутки, близкие к равноденствиям и солнцестояниям. Линия запад - восток совпадала с углом восхода и захода Солнца. В день весеннего равноденствия олени у наблюдательных камней рассчитывали неба угол в параллелях со своим сердцем.

      По тропам водимые солнцем от сезонных стоянок к ягельным перевалам, олени много повидали в кочевой жизни. Видели красоту уходящего дня, годы без лета и как ветер скатывает снег в лавины. Наблюдали вспышки и солнечные пятна, огромную луну в неразрывной близости от ледника и серебристые узоры внутри облачных молний. Разглядывали небесные явления лунных фаз, метеорные потоки, кометы, солнечные и лунные затмения и рождение звезд. Замечали редкие воздушные явления, связанные с небесными объектами: солнечные и лунные круги, полярные сияния, болиды, миражи и ложное солнце. Солнечные знамения, мерцание, испускание огненных или разноцветных лучей, восходы солнца или полнолуния, радуги и протуберанцы давали намек, что будут изменения в климате. Покраснение светил предвещало грозовую бурю, солнечные лучи в виде нитей и горение облаков - студеный ветер. Если лучи прижимались к солнцу или оно окружалось почерневшими облаками на восходе, то ожидали ненастье, а если встающее солнце загорало - это был признак ясной погоды. Встречи с загадочными явлениями, оживлялись, связывались с духами природы.

      Простые воздушные явления почти всегда служили знаком перемены погоды. Сложные знамения и причудливые разводы на небе связывались с особой мощью всплеска светил, и предсказывали изменения на горно-таёжную жизнь. Считая солнце предком всех таёжных обитателей, знали о его влиянии на судьбы кочевых правнуков. Стадо северных оленей состояло в близком родстве с солнечным лучом. В жестокой жизни олени были хозяевами своих чувств - разума, воли и упорства, а служили угождением солнцу. Преданные олени пробуждали улыбкой зарю и согревали золотой лаской восход . Оберегали солнце ото лжи и обмороженными рогами разгоняли тучи. В сердцах оленей тлели крохотные искры огня и рождали силу мечты в жизни бесконечных перемен на бескрайних тропинках и направлениях и они ушли странствовать, оставив восход без присмотра.

      В небесной картине мира уменьшение солнечного света или затмения предрекало сложности, в то время как с увеличением света или кругов связывалась идея счастья и изобилия. Красный круг вокруг солнца знаменовал созидающую плодородие и новую жизнь. Игра солнца выпадала на дни особого подъёма светила, при этом различные искажения солнечных лучей на восходе воспринималось с оживлением стихий. В летнее солнцестояние, не чуя под собой неба оно - ликовало, на осеннее равноденствие - умилялось, на весеннее равноденствие - радовалось, на зимнее солнцестояние, не помня себя от счастья - восторгалось. На тропинках линий - пересечений солнечных восходов и заходов, шли олени по песку. Превращался песок в золотые звёздочки в соотношении, строго соответствующей радости оленей от солнечного восхода. Когда солнечное восхождение искренне играло в сердцах оленей, получали тропинки больше золотого света, когда меньше - выцветало золото. Если всходило равнодушное ложное солнце, на мрачных тропинках оставался один тусклый песок затопленный сыростью. Если радость солнца была чиста, очень чистым были золотые пылинки-звёздочки, искрящиеся в пространстве кочевого пути.

      Ранним утром в пылу ожидания, возникшее на востоке мглистого неба свечение олени приняли за солнечный подъём, хотя само живое лучистое светило находилось за горизонтом. Вначале обман на заре показал небольшой световой столб и служил признаком сохранения прохладной погоды. Светило низко подымалось над горизонтом, ободки вокруг ложного солнца просматривались в перисто-слоистых облаках, терялись и вновь появлялись. Внутри круга неожиданно блеснула огранённая льдинка - Утренней звезды и восходящие солнечные лучи отразились от мельчайшей изморози на скалах. Сугробы осели, потемнел ледник, промерзающие узоры инея в облаках предрекли проливные косые дожди, совпавшие с таянием снега. В сердце поселилась тревога, а глаза воспринимали небесную картину как световое пятно, похожее на настоящее солнце. Сбивала с толку его красота, помрачение покрыло оленьи сердца. В воздухе ледяная пыль кристаллов зябко подыгрывала рассвету и проходящий сквозь частицы, свет, рассыпался на многообразное излучение, радужно сияя. Ледяная стужа тонула в студёном воздухе, выстраиваясь вертикально рассеиваться, отражала и преломляла свет. В жемчуге перламутрового неба, на ложном солнце появился светло-красный окрас. Мельчайшие льдинки создали переливчатую радугу серебристо-розового цвета. Застывшие капельки воды, паря в поднебесье отражали от своих граней стылый свет заходящей луны, звёзд и недоступного взору солнца. Ложный восход пронизывающим дуновением взъерошил белоснежную спину ледника. В это мгновение само истинное Солнце споткнулось о горизонт и оказалось незримо, а над ледником взошло притворное светило.

      От печальной красоты лунное серебро одиноко загрустило над хребтами гор, растворялась во мгле, приближаясь к заснеженным пикам. Ныло сердце и рыдало солнце, обманутое лунной разлукой. Закатная луна усыпляла солнце, мешала всходить и сводила с истинной тропы. Завлекала в свои сумеречные объятия, в которых солнце теряло волю и черты характера. Очарование ночного светила свет разума гасило, и оно погружалось в сон. Разбивалась мечта об иллюзию холодного света и память вздыхала о невозможном восходе. Огонь разума, представляемый солнцем, в оленьих сердцах не погас. Ждали олени солнце и прохладную лунную туманность рогами толкали. Лениво таяла белой пылью святящаяся стужа озноба, завесу снимая с ночного обмана. Ложью спрятанное истинное солнце прозрело, вырвалось из дремоты в восточной точке хрустальных камней и осветило захлебнувшееся очищающим пламенем утро. Никто не заметил лунной тени, уходящей во мглу ледника и застывшей слезы в растаявшем сне. Вокруг реального солнечного восхода в лазурной бездне неба засветилась радужная кайма. Сверху и снизу к ней примыкали ярко рассветные касательные дуги. Неподдельное солнце и радужные круги, опоясывая небо, пересекли очертания горных вершин и белый купол ледника. В местах пересечения ледника с радужным кругом рядом с ярким солнцем мелькнули миражами его двойники - ложные солнца. Они по разноцветному солнечному лучу метались, маревом по наледи хлюпая, с ледниковым ветром устремились к солнцу. Их стороны, обращенные к светилу, были позолочены, а от противоположных сторон тянулись длинные светящиеся перламутровые ручейки. Ложные солнечные близнецы, на сыром теле ледника озорно плескаясь в туманных лужицах и в слякоти озёр тонули. Видение ложных двойников предвещало плотный снегопад из клочьев хмурых облаков, переходящий в проливные дожди и сильный тёплый ветер. Под ложными солнцами всплыл наружу звериный нрав стихии льда. Шурша капелью, простужено Белым волком растянувшись среди высокого горного хребта, строптивый ледник в полумгле открывал глубокую и чёрную пасть наводнения.

      Под проливным дождём разомлев, наводнение таилось, накапливая силы, насыщаясь снежным пространством гор. Расплеснувшись утром влажного лета, неистово бурля, вырвался необузданный вал, взламывая лёд истоков горно-таежных притоков реки Кара-Бурень. Все сметая с пути, нагоняла страх и ужасающий трепет на оленей жестокая волна. Под сокрушительную воду без жалости ушла тайга, но в тайне, чуда ждали олени. Помнили сияние звезд великой реальности, и свет прекрасной силы правды. Солнечные слуги летать не умели и влачились из грустной грязи и тоскливой пучины, по водоворотам и бешеным бурунам наперерез подымаясь к вершинам. Закинутыми в небо рогами, вспугнули невзначай прозябание ложных солнц, по пойме реки стремились пройти сквозь запертые когти льдин. От страха оленьи сердца не очерствели и слышали голос воли и разума, что они верные слуги солнцу.

      На пиках горных хребтов ощутили опору и открыли новые светлые дали и чувство парения, которое давало оленям это преодоление. Огонь в сердцах рождал мысли об ощущении надежды и тени их не стояли на месте, под гулкий гром и взрывы ливня олени сутулясь, шли на встречу с осязаемым солнцем. У оленей от отчаяния слезы стекали в полноводье. Выскользнув из пасти тоски, олени в видениях встречали Луну, созвездия, кометы, блуждающие звезды и возвращались к тому, с чего начинали, образуя полный круг долгой жизни и ожившего счастья. В этом замкнутом круге привычно друг за другом брели по жемчугу неба два светила, яркие и блестящие. Одно было с горячим и пылким сердцем, другое с охлажденным и мудрым, и даже над сгустком летнего паводка они не разлучались. Не лишенное разума и здравого смысла пламенное солнце смотрело на ведомых оленей, а они служили ему с любовью и со страхом, забывая о собственном спасении. Солнечные слуги из затопления кочевали по открытой золотой тропе искренних чувств, начиная новый круг солнечной жизни. Они мыслями контуры умного мира сверяли, а земным сердечком отважно мерили огромное и прекрасное солнечное сердце. В золотистой нежной дымке льдами умытое солнце узнали и поверили в возможность чудес и в существующую память небесной верности. В тяжёлый миг, олени с грустью до слёз среди искажений искали свою правду. Истинное солнце отличалось от ложных светил пульсацией мощных вспышек приобретающих форму сердца и имело вкус золотой земли.

      Явственно стало дыхание красного солнца, и оно светоносно распахнулось. Щемило от умиления и любовью ярко горело, текучим золотом соединяя Небо и Землю в неразрывный единый уклад с преображающимися частями. Ливень стих, и ослепительные лучи упали на белоснежные очи угрюмого ледника и он закрыл волчью пасть наводнения. Дерн в тайге, как губка, впитал влагу, и лицемерная вода пошла на спад. Притихшие звери из затопленных участков тайги вышли к линии, озарённой позолотой горных вершин. Именно там, в окружении слепящего сияния находились звёздная середина мира, где природа была единой, а звёзды, камни, олени и люди были равными перед ней. Правдивое Солнце вырывало тепло из сердца и щедро отдавало его пыл оленям. В чувствах оленей вспыхивала, загоралась и гасла чуткость, а ноги путались в иссыхающем притоке. Возможно, Солнце познавало себя через счастье оленей, а восприятие оленей слишком искажалось, что бы Солнце осознало своё совершенство, мощь и вечность. Ошеломлённые потопом олени взамен сердечной нежности дарили Солнцу свой восторг, и добрыми чувствами заполняли пустые пространства в лживых светилах. Спасённые из паводка, словно проблески хрупкого хрусталя очарованные сердца оленей бились чаще, и огнём рвались наружу. В этом суровом мире скалистых массивов Дургомжинских гольцов олени устанавливали связь с ледниками и звёздами, оберегами служили солнцу и показали ему путь к стойбищу. У животных за силу, храбрость и отзывчивость на тропе изменения сокровищем воспламенялись возвышенные сердца, способные, подобно солнечному сердцу, вечно неземною любовью весь мир любить.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

среда, 28 июня 2017 г.

Катышиндигеру


      Одолевая длинный путь, вверх по реке Джуглым до устья реки Ичемь, минуя тайгу и болота, тропа вывела северных оленей в исток реки Красной Бирюсы. В поисках познания сути, не считая приобретения, стадо кружило в верховьях Красной и Черной Бирюсы, Большой и Малой Бирюсы по размытым звериным тропам, пересекая бесчисленные броды и преодолевая перевалы. Из берлог высунув лапы и наевшись до сытости черемши, равнодушно спали медведи на склоне горы у скачущей по камням речушки Бугульмы. Без страха и сомнений навстречу счастью и судьбе шумно за солнцем олени шли руслом быстрой и неглубокой, но с остатками могучих наледей реки Марита к Тынгойскому Белку. На перекатах разворачивая караван поперёк россыпного золота косой шиверы, вода без сожалений прошлое стирала. Дорог здесь нет, а каменистое дно с застревающим золотым песком, служило лучшей тропой в обход дремучих завалов. Большая Бирюса с огромными нависающими скалами, прижимами и ямами брала начало с узких гребней склонов Джуглымского хребта. В месяц вылета глухарей на токовище, на острых пиках оседал снег, убегая незримыми ручьями, а ночью замерзал. В месяц мягкого снега замерзала золотом разукрашенная река, а освобождалась ото льда в месяц новорожденных оленят. В нерест тайменя от проливных дождей нагон воды к скальному берегу окрашивался в золотистые и небесно-зеленые оттенки. Таёжнику неизменно сопутствовала удача в охоте на пушного зверя по берегам ледяной реки, а он отстранено проезжал мимо узорных россыпей и рудного золота, красовавшихся на дне и скальных обнажения. Самородки накапливались в результате незаметного разрушения и размыва кварцевых рудных жил в притоках Катышиндигеру. Катанное и чешуйчатое золото блестело в суглинках и обломках докембрийских сланцев, песчаниках и известняках, буром шпате и серном золотоносным колчедане. Содержание золота в песках было высоким в россыпях, перенесенных движением ледниковых масс в период оледенения Саян.

      Олени, ослеплённые ярко-желтым блеском золотых самородков отражающих солнечные лучи на дне, медленно брели по течению ручья. В приливе сил кочевой таёжный оленевод-охотник из рода Чёрных Гусей услышал зов горных вершин и оглянулся. Неожиданно заплутавшим взглядом заметил, что в окружении множества отражающих блеск бляшек-песчинок в мутной глине лежал огромный самородок зачарованного золота. Самородок в форме ясного и ровного шаманского зеркала, поддерживал неразрывную связь с духом Солнца. Обольстительный блеск губил многих ненадёжных людей нездоровым удивлением. Золотом богатые руды буравили взглядом и сердца лечили, но имели обманную силу над человеком, лишая иногда мудрости и стержня жизни. Золото обаянием, могло буйством будоражить кровь или ложью просто вытеснить любые добрые мысли из нестойкой личности. Золото заставляло молодых и отзывчивых, но неопытных людей врать и воровать, болеть золотой лихорадкой и принимать звериный облик. Бубен белой пургой запорошенной мог скакать по заказу туристов, а они за кружку золотого песка спирт наливали. Вечное золото в воде не ржавело, в огне не горело, в грязи не портилось и нетленно сияло. Таёжник не сразу понял, что перед ним дивное зеркало - настолько точно оно сквозь облака отражало Солнце, небо и горы. В сердце поселились сладостные мечтания, что это мягкая чудесная реальность, в которую из суровой жизни можно легко с головой окунуться. Из любопытства наклонился к лицевой стороне и увидел самого себя в зеркале самородка и от огорчения испугался. Он посмотрел на золото, а не на себя, но видел только свое отражение и какую шубу надел горностай. Внимательно присмотревшись, он увидел в россыпи крохотных и причудливых осколках зеркальных золотников множество притворных лиц. Каждый образ внимательно на него смотрел и о чём-то хитро просил. Таёжник кочевал в полном одиночестве и был уверен, что в тайге нет никого, кроме него, оленей и зверей. Здесь редко скитались приезжие люди, время текло своим ходом до закатных зарниц, а жизнь убегающей луною в небе казалась. На всякий случай нахмурился, чтобы защитить себя от внушения окруживших его случайных лиц или испугать их. В ответ все нелепые лики сурово сдвинули брови. Сомневаясь, насупился - они колючей угрозой ответили ему. Он искренне улыбнулся и все отблески, раскрыв сердца ему усмехнулись. Таёжник подумал жадно собрать все пылинки, надрываясь попытаться составить в одну гладь кусочка счастья, который будет согревать его жизнь, но в отражение зеркального золота кроме себя никого не увидел. Размышляя, почувствовал, что его ненасытная алчность всего лишь видимость. Отражение не приносило ни добра, ни зла само по себе. Всё, происходящее вокруг таёжника, было всего лишь отражением его собственных мыслей, чувств, желаний, поступков, а в тайге белка стала добычей соболя, ворон высматривал добычу - падаль.

      Стремительный бег оленей по кедровому стланику заставил таёжника вспомнить о семье и за шторою достатка в зеркале заметил, что где-то далеко внизу молния сверкает, вверху люди угощают солнечный рот - огонь очага. Под лёгкие бубны и смех детворы идет чередом жизнь стойбища, а дух хранитель медведь пьёт воду в истоке ручья и бегают чёрненькие медвежата с молочными зубами. Девушка расшивает меховую одежду оберегами из когтей, а с обветренным лицом старица из берестяной коробки достала медвежью лапу. Хозяин гор - перевоплощаясь в медведя, наказывал людей за нарушение правил. В отличие от того, кто за золотым зеркалом стоял, таёжник отражал не только то, что видел, но и то чего не видно на первый взгляд в сердце. Хищники свирепствовали в угодьях, он добывал охотничье счастье. Тайга дарила урожай, он не брал лишнего. Засвистели рябчики, птицы насиживали яйца, он берёг тайгу. Охотился на копытного зверя и семья на стойбище отсвечивала радостью. Отражение солнечной тайги в золотой глади помогало таёжнику видеть свои хорошие черты и получалось наладить жизнь. Через таёжный мир ликовало его зеркальное отражение. Стоящей за золотой поверхностью звёздный лик обращался к таёжнику через его же собственное сердце.

      Дитя таёжных гор плохо понимал, как устроен весь ошеломляющий мир. С оленьим молоком впитал свет небесных светил, свежесть ветра и голос горной тундры. Они помогали пушниной промышляющему человеку в бездне зеркала различить, как образовалось золото. Сквозь ослепительные блики солнечных лучей он примечал, что вспыхивали во времена первозданные в слиянии непричастные звёзды. Привходящий золотой пар не испарился в недрах Вселенной, а свечением молний плавивших метеориты разбрызгивался на Солнце, планеты и озябшую Землю. Солнце, проснувшись от золотого дождя, излившегося с высоких небес, вспыхнуло теплее и ярче. Перегретый металл скапливался, уплотнялся, сгущался в вечной мерзлоте Саянских гор и покрывал слоем всю поверхность вершин, очищая их от ледяных кристаллов. Жидкий металл метеоритного золота дёргался, охлаждался и затвердевал в студёных водах рек и слоях ледника. Золото, вступая в круговорот пород, скрывалось в глубинах гор и вновь появлялось на поверхности. Враждебный мир для человека, нёс человеку благо. В толще зеркала драгоценного металла Солнце с водою иногда менялись местами. От огромного самородка солнечного цвета ладошки горели, а от низших духов, словно в разбитом зеркале, звёздные послания преломлялись невзгодами. Сутулясь, таёжник не беспокоил духов-помощников природы, а смотрел и терпеливо ждал, когда золото соединит его отражение в одно целое. Смутным пламенем золотые блики искривлено играли вспышками молний и созидали тесным мир. В зыбкой очевидности он поскальзывался, падал и поднимался. Затаив дыхание слушал как, гулким эхом камлал Катышиндигеру на небо с гневом. Шаман-река в жемчуге пены хранила ценности и волшебные грёзы. Вперемешку с болью сыпала заклинания отвесная скала. Стонала мохнатая тайга, внимая стукам воды о бубен камня. Дикие ритмы искристой волны и голодный вой волчьей стаи разрушив спокойствие, делали очи зрячими. Во всполохах света зеркало вне выбора не цеплялось за уходящее время. Оно не сохраняло воспоминания и тени, которые никогда не повторялись. Просто наблюдало, не делая различий между кружевом звёзд и дымкой тумана, зверем и человеком, глупостью и умом, выдумкой и фактом. Уподобляясь незаполненному, чистому зеркальному золоту ослепительные вспышки молний разрывали небо на части, а разбитое и разбросанное отражение человека становилось яснее и мудрее. Ни на кого не похожий мечтатель бесконечных троп не сдался, не поверил призраку быть довольным, богатым, сытым и не остался в виде золотой тени. В себя силу таёжного зверя вбирая, протяжно вздыхал и выполнял, всё то, что при вспышках молний обещал Хозяину гор. Клятву на медвежьей лапе не нарушил и золото, отвлекающее от добывания охотничьего счастья, руками не поднял.

      Преграды и соблазны на пути не помешали таёжнику уклониться от истинной тропы. Он не обуглился ударом молнии, не сломался тяжестью жадности, не сдался и не предал, словно ненужный мусор оленью тайгу и кабарожью тундру. В испытание чутья, разума и сознания прогорело всё, но обнажилась суть. В трудную минуту олени в поддержке ему не отказали. В золотой трясучке резко отвернулся от зеркала - отломившегося от недосягаемой звезды и вернулся к размеренной жизни. Не боясь трудностей и боли, смирившись, в глухой тайге жил заботами. Безупречно тянул тропу, как дышал, не зная усталости. В своём мире жил по самобытным законам - без денег. Кедровка выкапывала запасы из-под снега, а он кормился тем, что тайга приносила по силам и умению. Золото для него было не средством обогащения и украшением, оно служило напоминанием о связи с духом Солнца.

      Презрительно пренебрегая холодными зернами золота, тетерева склевывали пищу в близости находящегося кварцевого песка на золотоносных участках по ручьям и речушкам, впадающим в чистейшую ледниковую воду рек Хорма и Янгота. Из рытвин ручья Катышиндигеру, по реке Миричун таёжник поднялся в исток Верхней Тугурмы с чистейшей водой, текущей по чёрным камням с самородками. Блуждания в поисках тропы и скользя на кочках, обошёл болота Комсота, распадки и мелкие ручьи Малой Бирюсы. Со сплетения проток реки Кичень луч солнца отразил от воды очертания похожей на клык медведя гору Улуг-Тайга. Гора с крутыми склонами и остроконечным снежным куполом блестела солнечным зайчиком, словно обратная сторона искушения. Белоснежная ласка отсиживалась в можжевельнике, а волки бродили семьями, росомахи поодиночке. Багульник и скалы под солнечным лучом светились розовыми отливами. Здесь медведь - проводник в мир духов иногда рушил покой, забывая в суете о хрупком равновесии различных сил - видимых и невидимых. Гора любовалась собой в золотом зеркале, но имела особенный характер и людей переносивших презренный металл, проверяла молнией. От страха люди тяжко ноги переставляли, рассматривая свои точные копии, в виде тени или отражения в золоте. Опалённых ветром людей, в сердцах зажигающих чистоту огня - видимую через отражение - гора принимала. Желание увидеть окружающий мир, и свое собственное лицо в нём - сбывались в кратчайшие сроки. Восходить на вершину глубин всеведения запрещалось. Гора проявляла тайники судьбы, показывая то, что недоступно глазу. С приближением человека к вершине поднималась буря, в грохоте грома мрак сжимал огонь молний. Отрывался виновник от земли, перевоплощаясь в зверя двойника - уносился в неведомые видения, не похожие на сон, в нижний мир, где отбыв тяжёлое наказание, отпускался на перерождение. Спящего отступника - медведь резко не будил, чтобы явь успела вернуться, а путём уговоров - возвращал на место.

      С пространством говорил Ичемь у насквозь прокалённых камней склона подножия горы. Совершая подношение, из простора глубин призывал родной ураган и сталкивал между собой сродные звёзды. Мутное небо мерцало и тряслось, падала на гору золотая гроза. Грохотало эхо горных духов, гремели громовые удары небесного бубна. У краёв вышины отражаясь в светозарных созвездиях, вытекала золотым пламенем молния между когтей медвежьей лапы, ставшей колотушкой для бубна неба. Золотые тропы метила небесная странница огнём чудес. Прожитые дни, просочившись сквозь время, превращала в золотую пыль и наполняла жизнь свежим дыханьем. Поток золотых вьюг с высокого простора, прорезал бездонное небо до самых каменных жил. В буйстве цветов и зелени тайги проступающий металл небесного золота необратимым притяжением отражений отчих звёзд дёргался, дрожал и сиял прозрачностью. Глаз свечение, горящее и прекрасное, отражало светом окутанное сердце таёжника цель наполненную свободой выбора.

      По позолоте прямодушный человек возвращался по пройдённым тропам. Не отступив от петляющего пути, ни на шаг, кочевал за оленем по узелкам испытаний. Вела его мечта даже во тьме и прямо на своих следах заметил свежие отпечатки медвежьих лап. Хозяин гор сопя, наступил свысока без возни на заблестевший сусалью камень тяжелою лапой. Проверил косолапый, что за гость приходил на золотые жилы в истоки реки Бирюсы. Место шаманского зеркала отражающего добро и зло, любовь и ненависть, взаимопомощь и равнодушие, радость и страдание медведь держал в тайне. Плывущего бурундука схватил таймень. Медведь не спугнул рябчиков - стерегущих рудную золотоносность бурной реки, не заставил улететь, а уселся рядом.

      Таёжник вслед за реальным Солнцем кочевал, перешагивая ручьи вдоль реки Малый Мурхой до горы Перевальная. Поднялся на туманный перевал и потерял тропу. Задумчиво стоял посреди седловины и взглянул на небо. Молния с оглушительным треском ударила в гору Улуг-Тайга и вспышкой осветила куропаток. Человек опустил взгляд на тропу, а она по скользким камням минуя брод за бродом Нижней Хонды и по топи болот, вывела его в долину реки Уда. Из пустот и озёр рек Тер-Яги и Эт-Кол у горы Мюстыг-Даг звала таёжника абсолютно дикая жизнь нефритовых камней реки Чело-Монго, где он понял мир таков, каким его делало его сердце, украшая пространство гор.

      Русин Сергей Николаевич

      Читать книгу "Ловец Солнца"

      Моя Тофалария

вторник, 27 июня 2017 г.

Дух ветра


      Рожденный в день Северного ветра, вечный странник, таёжный кочевой оленевод - охотник в своих мифических и лирических поверьях представлял ветер живым существом. Сто небесных сил обитали выше скал в облаках над вершинами гор у сотканного из ветров края неба. В непрерывном творении мира рождалось множество духов - дух дождя, дух града, дух солнечного света, дух облака, дух грома, дух звезд и дух ветра. Ветры были жизненное дыхание Неба, и сами возникали из дыхания Небо-оленя. Когда вдыхал и выдыхал воздух зародышевым дыханием жизни Небо-олень, все ветра из бесконечности невообразимо освобождались. Они несказанно подобно зародышу в утробе матери дули поочередно: один устанет дуть - другой начнет; оттого и веяли в разные стороны. Все существующее ветры должны были участвовать в горно таёжной еще жизни, кроме лично своей. Соединялись ветры и поветрия с рельефом горно таёжной местности, обладая определенной предсказуемостью, сезонностью, периодичностью и координацией пространства. Как неотъемлемые свойства срастались ветры с нравами и обыкновениями, чертами характера и обитателей горного края.

      - Ветер-дыхание природы, - воскликнул таёжник. - Большие горы сильный ветер любят.

      В необозримой красоте и фантастических панорамах, заворожённого удивительной чистотой и великолепием пространства веяло какой-то отрешенностью. По острию заснеженным вершин и колючкам горной тундре рыскали, пели и свистели, деревья ломали и перекатывали камни и имели много значений ветры. Они были невидимы, но сын высоких гор таёжник, сливаясь с природой, обнаруживал и узнавал их по свисту и движению. Он ощущал разные качества ветров, трогал ветер на ощупь и называл тёплые ветры обладающими текучестью и мягкостью женскими именами своих подруг и сестёр. Бурям с громом и молнией, от которых медведи, в испуге, падали с деревьев и ветрам для грозы собирающих тучи, присваивал имена братьев и друзей. Ураганам, вырезающим снежинки из ледника и гонящих с востока на запад Солнце, давал имена старейшин. Названия ветров с надеждами, мечтами высекались в сердцах и на коже шершавой друг друга. Чувствовал и повторял таёжник, раз за разом истинно наполненные магией имена и хранил в памяти их славу и честь очень бережно. Он любил мягкое звучание ветра над водами горных озёр. О запахах ветра, омытого весенним дождём и пропитанного ароматом кедровой смолы, таёжник пел поэтические сказки во время перекочёвок для своих детей.

      - Ветер всему миру не сдержать, - говорил таёжник. - Он невидим и обнаруживает себя свистом.

      Лёгкие и воздушные ветры летали вокруг вершин, на пики садились, поднимались, кружились и снова срывались сверху вниз, с горы к подножию, а с отрогов на пики. Каждый высокий, крепкий, неразрывный ветер переполненный жизнью и силой наделялся ясным обликом и одушевлялся. Таёжник старался подружиться со свежим ветром, приходящим с рассветом. Учился читать мысли и слушать звонкий тревожный ветер в начале зимы, сдувающий листья с карликовой берёзки. Ветер-сквозняк возникал между двумя близко стоящими скалами на перевале. Позёмка путалась под непослушными ногами. Летал по ветру нежного счастья, сквозь пушистые крылья льдинок, доверяясь радостному чувству. Хлебал ветер простуженной скуки и братался с таежною стужей. Обнимался с голову вскружившим облаченным в любовь ветром, спешим к пасмурным небесам запоздалой весны.

      - Ветряная сила наше счастье приносила, - говорил таёжник. - Неуловимый ветер рыскал, пел да свистел, деревья ломал, мох к камням пригибал.

      Благоприятный легкий, всегда счастливый ветер приносил удачу в перекочёвке, а попутный в дальнем странствии. Всегда кланялся, приветствуя возвышенный ревущий и шумный ветер - вестник звёздных новостей. Немел, вздохнув, вздыхающий в кедровой хвое вольный ветер. С млеющим, воздушным, сонным с протяжным стоном ветром просыпался в немом просторе долин. Несильный выметающий ветер или приятное дуновение воздуха в ясный день рождали хорошую погоду и поднимали настроение. В начале каждого лета приносил влажный ветер в горы туманную или дождливую погоду, которая ухудшала видимость на перевалах. Зимой, обычно на переломе дня и ночи, приветливый восточный ветер возвещал об удачливой охоте, видимо, в качестве искупления за невзгоды, перенесенные в крепкие морозы.

      - За ветром в горах не угоняешься, - подумал таёжник. – Сердитый ветер с горы снежную вершину сорвёт.

      Встречный ветер с малыми шалостями таёжник определял по движению воздушных потоков, чтоб добыча не учуяла его раньше времени. Дух ласковый ветер, вдыхая дыхание во все живое. Зверь, деревья горы, все участливо дышали одним дыханием с радушным ветром. Вся семья ветров влияла на жизнь природы и на жизнь таёжника. Для таёжника каждый ветер был, чтим в памяти и чувствах. Ветер одушевлял, с ним он говорил, пытаясь объяснить его переменчивое поведение, и всячески старался задобрить. Более того - замечая, что ветры дуют с разных сторон света и бывают холодными и теплыми, влажными и иссушающими, назначал ответственного за воздушную стихию - Дух ветра.

      - Гора ветер не поймает, - вспомнил таёжник. - Гору рушит ветер, а дружбу - слово.

      Выдох бури означал творение мира, а вдох сокрушение, клонившее и качание к земле цветов багульника и хвои кедров. Ураган открывал проход между мирами. Вихрь передавал сообщения жизненного дыхания неба. Налетающее и исчезающее дуновения несли звуки и голоса, в том числе и сердечных связей. Порывы ветра с горных склонов, были самыми загадочными из всех стихий и казались, предвещали скорую встречу с возлюбленной. Не знавший физических причин возникновения, дорогому сердцу нечаянному ветру, развивающему ленточки на одеждах, таёжник сочинял песни, когда хотел встретиться с милой девушкой.

      - С ветра пришло, на ветер ушло, - подумал таёжник. - Спрошу у ветра совет, будет ли ответ?

      Если долго дул холодный могущественный, непредсказуемый и внезапный ветер или висел в горах сырой и тёмный туман, таёжник пытался изо всех сил дышать полной грудью. Он вдыхал стылый воздух, потом выдыхал, но не до конца - часть леденящего воздуха оставлял в лёгких, образуя воздушную подушку. Кашель и одышка мешали дышать при студёном ветре, и таёжник совершал приёмы усмиряющие силу льдистого ветра. Нежданному морозному ветру обходительно оказывал почести и затем ласково провожал обратно на хладное небо.

      - Пусть услышит Небо-олень слова, и равнодушный ветер унесет с собой, дующий из тех мест, где ветры родятся, - пел таёжник. - Застывший туман утренний ветер изгони дуновением оживлённым.

      Таёжник, рожденный под стихией воздуха, вспоминал связанные с ветром фольклорные сюжеты, поднимаясь на гору, смотреть сквозь звёзды на обиталище Небо-оленя. Дыханием таёжный служитель ветра подтверждал связь горной тайги с миром Неба. Среди созвездий он был подобен скале, вырастающей на пути беспокойного ветра, и напевал просьбу при отсутствии голоса, но с почтением выдувая слова. Просил найти правильный выбор пути, понять свою тропу, поймать свой легкий ветер. Просил, чтобы задул тёплый неуловимый ветер, необычный оберег рода. Одушевлённый ветер хорошо порой бил в лицо, выл и плакал, стонал и стенал, но хранил таёжников от неприятностей. Скорый ветер носился от края до края, обнимая горы, вновь и вновь неугомонно измеряя их размахом крыльев. Ветер изменял форму деревьев, но тайга оставалась неизменной. Потоки силы ветров невидимыми нитями пронизывали горы, и таёжник держался за них, ощущая счастье и спокойствие.

      - Ветер снег съедает, - изрёк таёжник. - Куда ветер дует, там и дождь идет.

      С живым, веселым характером таёжник, отличался сообразительностью и богатым воображением и общался с ветром, не поддаваясь эмоциям. Он взбирался на головокружительный шпиль ледника и на голой скалистой вершине утёса под сверкающей драгоценностью свода непредвиденного неба. На перепутье дорог ветров ловил безумно осторожный Дух ветра в свою золотую сеть. Таёжник, внимал и верил, что однажды в его ловушке не будет пусто. Он старался узнать у возвышенного Духа ветра частицу Великой Тайны, которая окружала и наполняла и несла в себе самую полную меру не меркнущей радости, возможной в этой жизни. Не умея летать и не подчиняясь чужим законам, он надеялся знать - жил не зря.

      - Дух ветра, создатель мира и людей, - спросил таёжник. - Ты знаешь, что такое полёт, скажи, что такое свобода, которой преграда не закроет свет солнца?

      - Ветер говорит с теми, кто расправляет крылья, - передал видение своему народу Дух ветра. - Между прыжком и полетом лежит сомнение.

      Таежник, отсеивая сны и видения, начинал постигать путь ветра и легко приспосабливался к характеру Духа ветра и быстро находил взаимопонимание. Он уяснил, что него нет ничего постоянного в бесконечном просторе. Все, что-то плохое могло закончиться чем-то хорошим, и все, что хорошо, - тоже хорошо. Таёжник ладил, менялся в зависимости от обстоятельств и старался успокоить дух ветра, зачаровывал его своими планами, идеями и заключал с ним дружеский договор, после чего даже бури усмирялись. Таёжник чувствовал силу и огромные крылья ветра, созданные из тончайшего света. Он сообразил, что больше не надо бояться морозных ветров, пронзающих снежинками его сердце и леденящих кровь, а с уважением к ним относится.

      - Ветер дует - следы заметет, - вздохнул таёжник. - Ветер и горы с места сдвигает.

      Скользил отчаянный таёжник по самому высокому краю висячего ледника, словно в танце, призывал весенний и тёплый ветер с юга. Перечислял красивые имена и значения погожего ветра. Мечтал приобрести крылья ветра и сквозь пространство раскрывал ладони. На следующий же день с дрожью зари пришёл нарастающий быстро летящий уверенный ветер. Развевал безудержный ветер мечты в разные стороны и игривыми порывами буквально приглашал на танец. В такт танцевало сердце таёжника парный танец в живых и трепетных руках дикого ветра. Соединяясь с воздухом, дул колотый ветер в тревожную пустоту и поворачивался таежник, без тени искажений заблудившись в сумраке застывшей зимы. Ледяной, промозглый и наглый ветер толкал, проникая сквозь вечную мерзлоту сердца, и таёжник бесповоротно шагал на вершину белого ледника. Он не мог изменить направление ветра, но ощущал весомый ветер как своё дыхание. Прислушивался, как воздух проникал в легкие и выходил обратно. В момент полного отождествления с вешним ветром он почувствовал себя легче пёрышка. Поднимая глаза к небу, своим сознанием управлял росистым ветром. Таежник, отворяя веру в пониманье, поворачивал сорвавшийся росный ветер мысленно.

      - Ветру пути не заказаны, - молвил таёжник. - Солнце заходит красно - к росяному ветру.

      Весенний ветер неудержимый, влажный с тоской в глазах окутывал лазурь немую тундры, словно разделить мерзлоту сердца пытался на безмолвном талом льду обжигающего усталостью ледника. Желанный ветер обнимал, пытался кружить и вверх, вздымать в борьбе и танце могучие горы. Тайной встревоженный ветер дразнил и смеялся в лицо влюбленному в мечту таёжнику. Дражайший ветер и таёжник сами избрала этот путь, и действительно были едины на холодной глади смёрзшегося льда и алмазов искристой кромки стужи. Сердцем, балансируя, скользили почти бесшумно по тонкому лезвию холода, сквозь странные стыки миров ледника и озноба. Стоял ловчий таёжник на прохладном ветру влюбленный в сквозной пляске на зыбкой грани судьбы и льда, пел мелодии с поэтическими образами сладкого ветра. Не забывал добрые слова, добрые дела и в слишком долгих бесчувственных холодах возжигал огонь изнутри сердца встречным тёплым неуловимым - братишкой родным, искомым оберегом таёжного рода - вечно вольным Духом ветра.

      Русин Сергей Николаевич

      Книга "Ленточки странствий"

      Моя Тофалария

понедельник, 26 июня 2017 г.

Угощения Солнцу


      Седой хозяин северных скал Джуглымского хребта с походною торбою поднялся на вершину в небо летящей снежной горы Мюстыг-Даг, а смотрел прямо вперед на сверкания звёзд. Вечер медленно гас, уступая место, тёмно синей ночи. Ветер стужей обжигал, но старик умел получать тёплый огонь для костра, где бы ни остановился, и потушить всякий раз, когда необходимо так сделать. Он носил за пазухой уголек, закутанный в сухую бересту, а от сокровенного луча звёздной странницы разжёг на вершине кочевой костер, окуривая горы очистительной силу дыма от тлеющих веток багульника. Языки пламени оттаивали звёздный рот кочевого очага. Ровный пыл разумел – огонь доволен и всё видит. Для старика костёр был оберегом очага, разгорающейся силы жизни и торжества света над тьмой и мраком. Пламя костра не имело конца, согревало сердце, обновляло озарение живительной силой встающего Солнца. Костер нёс тепло среди ночи и если ясно горел, означал, что старик пожил кочевой день честной жизнью. Старался не обижать, не гневить огонь и кормил солнечный рот в ожидании блеска поднимающейся Луны над вершинами гор. Из туманной черноты ночи тонкая лунная полоска увидела зовущий костер. Преодолев долгий и петляющий путь, она снизошла на пик, чтобы раскинув на камнях лучики, посидеть со стариком и побормотать с костром, став соучастницей кочевой тайны.

      В единстве Луна и человек у потрескивающих углей костра, кипятили чай и смотрели на искры, для которых помятое небо начиналось с взлёта. Пламя манящего костра бросало загадочный отблеск на белёсый туман, холодные молнии и колышущиеся звёздочки. Старик подбрасывал хворост в костер, языками пламени солнечный рот жадно поглощал угощения. Ласковый костёр зарядом света и тепла делился со всеми, кто в этом нуждался и счастливый старик задремал. Роняла ночь огарки звезд в тайгу, а костёр с Луной разговаривал. Жизнерадостный костёр очаровал Луну своим тёплым обаянием. Покоем окрыляющей жизни костёр рассказывал Луне дивные истории, чарующие врезающиеся в удивительные грёзы. Все рассказы чередовались с переменой погоды. Каждому ненастью соответствовали обычаи о владычестве золотой Матери матерей, в облике Солнца сияющей в блеске золотых лучей. Труден путь восхождения на солнечные вершины и по высоким хребтам кочевал старик с угольком от костра за стадом северных оленей под светом Солнца, а ночью при свете костра пел песни Луне. Старик не выделялся усердием среди других людей. Жил не богато, но спокойно, тихо и радостно, в огне костра былые обиды сжигая. Ласково и терпеливо заботился об оленях, не забывая по ночам угощать пламя костра и восхвалять светила за подаренную надежду, помощь и силу. Огонь жизнь соединял с небесной волей. Без сомнений в чистоте помыслов и доброй совести проходили его солнечные дни и лунные ночи.

      Туман, снегопад и ветер знали, что у волков - человечьи глаза и решили проверить, как встретит растущую луну, кочуя по горным вершинам от кострища к кострищу, старик вслед за Солнцем. Из сгустившихся облаков хлестко ветер дунул на лучину, унося тепло, а она погасла. Горение костра поддержали угольки, ветер ускорил тление, а огонь разгорелся в сумраке мглистом. Старался бойкий ветер дуть резче, молнии вырывая из туч, но крепче прижимался отважный костёр к ветру. Костёр ртом ворчал на ненастье, но терпеливо вдыхал полной грудью углей звенящий воздух. Разбушевавшийся ветер сердился, хлестал градом и снежной крупой укрывал костёр, пронзал ледяными иголками. Ругая жестокую стужу, пламя костра прильнуло к камням неразлучными объятиями сердца. Сгусток мглы пылью засыпал глаза костра, а хворост горел неровно, дымил, трещал и стрелял. Силы костра без присмотра, были на исходе, но рядом с ним была Луна и она не боялась ветра. Пламя разбивалось под струями косого дождя, прячась в горсть тлеющих углей, но вновь вспыхивая искрами - тянулось к лунным отблескам. Не гаснущее пламя костра светило и грело, а потускнев - хранило лунное молчание.

      Чуя запах добычи рыскали волки всю ночь напролёт, а ветер свирепел и осыпал костёр изморосью и крупной дождевой каплей. Огня боялись хищники в тайге, но тяжело вздохнула Луна, предчувствуя унылый холод и снег. Общаясь с духом огня, Луна поняла, жизнь была там, где было пламя костра, но у неё замерзала кромка. Огонь от усталости ложился в снеговое болото и в шугу. Испугано развевался, но не трепетал, как попало, освещая скользкие тропы, сквозь трущобы и буреломы. Прижималась Луна к костру, спокойно принимая грядущее провидение. Достигнув желанной вершины, словно загнанного зверя отчаяние постигло ослабевшее пламя. Луна не спала, словом поддерживая кроткого друга. Костёр просил не бросать, ибо без Луны ему одному не в силах со стихиями сжиться. Владеющая мыслями Луна и костёр вместе продолжили борьбу с расползающимся по горам ненастьем. В холоде неизвестности обессилели, а замерзающие слёзы и наплывающий туман, вселяли испуг и безволие. Убирая из сердца беспокойство, Луна не повернулась к отсвету искр спиной. Знала Луна, что костёр запомнит предательство. Сражалась с пустотой и бросалась в вихри прозрения, а внутренний голос сказал, что вспыхнет искра, в черствеющей душе ветра. Надрываясь от напряжения и старания, окоченевшим краешком и теплым светом Луна всколыхнула тлеющую гарь. Уголёк сердился, но не погас, а искоркой разгорелся в злых объятиях ветра. Заунывная метель заметала протоптанные звёздами следы угаром. Костёр зовущий взойти солнце не мог сам гореть вечно, а Луна отблеском усердно кормила огонь. Дымление отгоняло страх мглы холодного ущелья, в котором поджидала, когда костёр погаснет, жестокая стая голодных волков - оскалив зубы.

      Вьюга огонь костра леденила, засыпала студёным инеем, сугробом заметала. В трудах и бдении костру чудилось, что шептало добрые заклинания и мудрые повеления Луна, за снежное небо цепляясь. Качнувшись дугами облаков, Луна сердце своё застелила снегом. Запылал от ревности костёр, жгучий снег стеной стоял между ними. Сварливо трещал сырой хворост. Покорив высь вершины, обнявшись с небом, костёр видел озябшую тайгу. Уткнувшись в снег, на мгновенье в сердце костра наступил покой, но не потухла его большая сила. Искра не погасла в прохладе снегопада и на снегу как звезда не сгорела. Рана в груди костра жгла, горячими искрами плакало пламя. Отяжелевший костёр не грел горьким дымом, бессмертное пламя кромсало снегом заметённые небеса. Остудив бесплодные объятия снега, на копоть горы вернулась на пар похожая Луна.

      Вдаль необъятного неба птицы дымом полетели при звездном свете, а туман повис клочьями. Борьба за жизнь с враждующими стихиями и своими слабостями дарила костру чудо. Костёр заметил, что ненастье вдруг отступило, а волки вошли вглубь чащобы. Богатый силою внушения от стаи отделился туман и уводил костёр, оплетая вялой ленью судьбину от суровой реальности. Туман таинственно обнимал дымкой искру. Не трогая воспоминаний пламя, уверенность развеял, стирая с небес звёзды. Мечтая сказать волшебные слова, послушно расстелился вокруг костра. Пламя одолевала дремота забытых снов, а костер, выдохнув дым, незаметно заснул. Снилось ему, что горит он у обрыва могучей горы, а на вершине заклятье равнодушного холода. Окрасив тропу в облака, туман за горизонт приглашал дым костра прогуляться по волчьей тропе оленьим шагом. Земные заботы звали хранить огонь костра, но дым, зевнул и послушно пошёл в туман, оставив гаснущую искру. Запах счастья, вдыхая во сне, дым стелился узором похожем на жизнь, в туманном обмане. Сплетались дым и туман в кружева, но дым до боли резал глаза. От одиночества туман прошибли слезы. Дым в тумане жизни суровой учился, а правду от зла сумел отличить. Скитался заблудший дым, расталкивая стаю волков. След в след, дым и туман брели по волчьей стезе, где слёзы, переплетаясь с лунной тропой, выпадали росой. Пройденный путь, где волки бродили по Млечному пути, показался наивными и дым понял, что это неправда. Звериной тропинки в глухой тайге созвездий не существует. Нет места в тумане подкопчённой радости и счастью. В тумане светили глаза-искры волчьей тьмой и жадным светом чужих планет. Тропинку с чёткими следами волчьих лап - созвездий туман придумал. Дым пробудил лунное сердце от дремоты, в которую упало. Луна отдышалась, подкинула в костёр растопку, терпеливо подкармливая призывный огонь поднимающегося Солнца, хотя само светило находилось за горизонтом. Туман убедился, что ему не свернуть порывистый дым с правдивой тропинки к звёздам и не растворить в бездне тупиковых ущелий. Роса засветилась, отражая лучики восходящего солнца, а изморозь превращалась в звёзды, вселила в пылкую душу огня надежду.

      Между истиной гор и явью неба взошёл краешек пламенного Солнца, ярким рассветом прогоняя в туманную мглу стаю голодных волков. Видя бессилие ветра, тумана и снега, улыбнулось Солнце и выглянуло огненным оком из-за заснеженных хребтов. Будто изнутри озарило, обогрело и осветило полузамёрзшую вершину. Костёр собрал горячие силы и одним мигом взметнулся вверх навстречу Солнцу, рассыпаясь на сотни красивых искр. Мерцающие искры любили, чтобы им улыбались, но соприкасаясь с прохладой меркнущих звёзд, без следа сгорали в солнечных лучах. Окружение истлевшего костра лишило его теплоты, мир согревало всемогущее Солнце. Почувствовав теплоту солнечных лучей, Луна поверила в возможное возрождение костра и решила продолжить движение по тропам к следующей вечерней заре. Перемёрзший сон старика от сердечного льда оттаивал огнём, он знал, что друг без друга им не уцелеть. В талом сердце избранника Солнца засветился костер. Старик приободрился, поблагодарил огонь и побрёл за счастьем. Солнце высушило росу и позволило забыть об окружающих опасностях - это была тайна в вечной битве за жизнь и в холод и в зной.

      Сквозь непогоды путы рвал старик, стремясь идти вперед. Тропа, по которой он кочевал, становилась торной тропой. Не ломалась она, не зарастали края мхом, не засыпались камнями. Навстречу жизни старик, все нехоженые тропинки в тайге обошёл с угольком в кармашке для хранения принадлежностей для добычи огня. Богатея нищетой сторонился прелести разнузданной роскоши. Огонь охранял от лютых хищников, а он один в тайге никогда не ложился спать без костра. Боялся дуть на ненасытный огонь и бросать в солнечный рот сор унижения. Не перешагивал через пепелище очага и огонь чужого человека. Не рубил дров около огня. Не трогал огонь ножом и не заливал угли водой. Убирал не догоревший хворост от углей и угли прогорали. Гадал на углях погасшего огня. Землей костер не забрасывал. Не нарушал закона тайги, не обижал огонь - нарушением охотничьих обычаев. Сокровища, скрывая в сердце, повидал немало, много всего в кочевой жизни бывало. Гордостью самоуважения не торговал, твердо шёл в незрячем тумане, обгонял бездумный ветер, а в снегопаде не слушал пустых речей пожирателя снов. Желая чувствовать восход зари, возвращал силы в сердце, а огонь не убегал от оскорбления. Ветер колко веял с узоров зари, холодком сдувая пламя с разгорающихся углей, у которых с Луной вёл разговоры о таёжной сути.

      Собираясь на охоту, старик слушал язык пламени костра. Солнечный рот предвещал удачу - хорошо будет в тайге, ляжет свежий снег, а волки оленей не разгонят. Булькал огонь - Хозяин огня замерзал. Шипел огонь - просыпались Луна и звёзды в ожидании перемен. Огонь свистел - солнечный рот хотел кушать. На промысле солнечный рот угощал через пламя костра, а огонь одновременно был слабым и сильным, добрым и алчным. Старик напрасно не дразнил свирепое пламя. Голодный огонь по сухой тайге убегал, от жадности дрожа языком пламени. Обожанием с руки кормил язык огня кочевого очага. На огне готовил себе поесть и приступал к еде, угостив солнечный рот в малых количествах той пищей, которую добыл на охоте. Взметнулось ввысь, опадало чистое пламя под сытой Луной и несло угощения Солнцу. У голодного Солнца появлялся аппетит при достижении человеком поставленной цели и заботе об таёжных обитателях. Голодное Солнце не могло вкушать эту пищу без помощи языка пламени. Искры насыщали вечный огонь Солнца, побуждая светить ярче. Накормленное Солнце шло навстречу, помогало в добыче зверей и по тропе далеко, светло и легко ходить давало, способствовало возрождению, размножению всего живого в тайге.

      Луна вышла из-за горных вершин и у пламени костра обрадовала старика серебром спокойствия. Старик поведал про чудеса, но рассказ не окончил. Следующим вечером чуть звезды блеснули в небесах, Луна выслала сигнал блеском. Старик поднялся на новую вершину встретить восход звёзд. Луна светила на пике горы напротив, чтобы путь кочевника был похож на огонь, горящий впереди направления. Зарю ждали Луна и огонь костра, исцеляющим светом соединится в солнечном рассвете. В заре угасала Луна, а огонь костра, задевая звезды, встретил восход солнца. Костер судьбы осветил пик одной вершины, на которой дети поддержали огонь, потом внуки и правнуки. Чай, горячая еда, спокойный сон, сухая одежда, дымокуры, свет и тепло кочевых костров держали таёжную жизнь в суровых условиях долгих зим, ледяных рек, ветров, дождей и снегопадов. Во время мора в очаге меняли огонь, добывая его путем сверления. Без огня не выживали. Начало всего догоняло края земли, жизнь продолжалась - огонь горел вечно. Искра выскочила из пепла и попала на старика - к удаче. Среди тревог старик на вершине встретил восходящее Солнце, но появилась другая, более высокая и манящая будить Солнце следующей ночью. С каждым шагом старик нёс негасимые искры чувств насыщенные кочевыми оттенками. Он светился и грустил, любил и страдал, сиял и мрачнел, но не остывал. Искрами радости угощал Солнце.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария